Людмила Константиновна Гореликова,
сотрудник Мошковского краеведческого музея
Людмила Константиновна Гореликова около 30 лет проработала в районной газете «Мошковская новь». Её по праву можно назвать исследователем родного сибирского края. Она находит в архивах и записывает от очевидцев эксклюзивные материалы по истории Мошковского района, публикует корреспонденции на краеведческие темы по Умревинскому острогу, малым селам, пишет об участии жителей Мошковского района в Великой Отечественной войне, исследует Мошковский период в творчестве писателя А. Иванова.
На протяжении многих лет активно сотрудничает с областным Домом народного творчества, с её помощью в 2002 году был опубликован отдельным изданием дневник мошковчанки, ровесницы ХХ века М. Ф. Лавской – «Моя жизнь», присланный на конкурс «Судьба человеческая» в рамках программы «Сибирская старина».
Людмила Константиновна ведёт лектории в Мошковской вечерней школе и Мошковском центре образования по истории района, проводит экскурсии в музее.
«…судьбы её простое полотно»
Если бы не воспоминания Пелагеи Корнеевны Кондратьевой, одной из старожилов р. п. Мошково, о том времени, когда она была ещё девчушкой, нескладным подростком и девушкой на выданье, то выступления на сцене участников Новомошковского детского образцового фольклорного ансамбля «Ладушки» не были бы такими яркими, образными и достоверными. Сегодня ребята инсценируют сватовство с «простинами», посиделки с веретёнцами, «кудельками» и песнями, что певала когда-то в детстве и юности героиня нашего повествования. Не обошлось без её советов и консультаций и тогда, когда для участников фольклорного ансамбля шили сценические костюмы. «Простое полотно» судьбы П. К. Кондратьевой начало ткаться 95 лет тому назад.
Со средины XVIII века на территории нашего края зачернели запашки по берегам Ини, Оби и их притоков. Здесь селились русские люди, пришедшие за землёй и за волей. Правительство поощряло желающих перебраться в Сибирь, издавая законы, указы о льготах переселенцам: их на три года освобождали от уплаты казённых сборов, с них снимались недоимки, они имели право получать ссуды на продовольствие, покупку семян, рабочего скота, инвентарь.
В списке населённых мест Томской губернии деревня Мошнинская упоминается с 1785 года. Поселение разбросано на взгорке по обоим берегам притока Ини – Орры – с прозрачной водой и быстрым течением. Тайга подступала к самой околице, так что строить избы было из чего – переселенцам безвозмездно отпускался лес на возведение построек. В конце XIX века приток мигрантов увеличился. В 1900 году в Мошнино насчитывалось 76 дворов, 338 жителей, а к 1911 году на 178 дворов приходилось 1048 селян – сказалась Столыпинская реформа.
В начале XX века в Мошнино, соблазнившись льготами и обещанной землёй, поселились прибывшие со Смоленщины Кургузовы, Гуторовы, из Могилёвской губернии – Кондратьевы. Привезли с собой Корней Трофимович и Марфа Павловна Кургузовы дочку – вот и всё богатство. К зиме построили дом. В кухне большая русская печь, которую топили берёзовыми дровами. Возле печи голбец, где хранились соленья, картофель, молоко, мясо. Напротив красный угол с образами в обрамлении вышитых полотенец. В переднем углу обеденный стол с лавками. У стены самодельная кровать, покрытая самотканым одеялом. На кровати матрас, набитый соломой. Пол выскоблен добела и покрыт самоткаными дорожками. Вместо утюга рубель и качулка. Полати, на которых полно ребятишек, – таким запомнился родной дом Пелагее Корнеевне Кондратьевой (в девичестве Кургузовой).
Здесь она родилась в 1912 году. Едва ей исполнилось два года, Корнея Трофимовича призвали на первую мировую. Марфа Павловна бедовала с тремя детьми пять лет, пока не возвратился кормилец в 1917 году. Десять ребятишек родила Марфа Павловна, но выжили только пятеро – дети умирали от «родимца», «поноса», «боли в горле». Девочки рано начинали заниматься женским трудом. К веретену их старались приучить с 5–7 лет. Вначале детям доверяли только сучить (скручивать ладонями отрепья). В 8–12 лет уже пряли. Не очень ровная узловатая пряжа шла на рабочую или нижнюю одежду.
Первую маленькую прялочку Паше сделал отец. Играть на улицу выходила с «куделькой». Девочки-подростки, чтобы веселей спорилась работа, собирались компанией на «посиделках» поочерёдно в домах друг у друга. При этом пели песни, рассказывали сказки, устраивали соревнования прях. С 10–12 лет начинали готовить приданое для девочки.
«Мне было восемь лет,– вспоминает Пелагея Корнеевна,– а я уже пряла, вышивала, вязала, шила и помогала маме по хозяйству. Мама учила всему, что умела. Девочки снимали узор друг у дружки. Мы выращивали лён, коноплю в собственном хозяйстве: убирали, молотили, мяли, трепали, чесали, пряли, мотали, ткали холстины. Из них и одежду шили. Ситца почти не было. Обрабатывать лён, ткать, прясть, шить, вышивать – это женская участь. Летом на берегу речки холсты метров по десять расстилали. Намочим их перед этим, пока купаемся, холсты высыхают. Мочим вновь – и на берег, чтобы выбелились. Потом в бочки их сложим, вымачиваем. На берегу камни нагреваются. На холст золу древесную набросаем, сверху горячие камни, потом воду льём. Бочка аж трясётся. День, другой так провозимся, но отпарим холсты. Станут белыми да мягкими. Да…
Сегодня ни одна бы женщина не согласилась прясть, пока петух не запоёт, пока мама не скажет: „Ну, всё, хватит! Девки, пойдёмте спать“. Носили опорки да лапти. На рабочей одежде заплатка на заплатке. Не видали мы хорошего, работали много, как рабы настоящие. Сейчас на жизнь обижаются – они бы тогда жить попробовали…»
Первые туфлишки Пелагее купили, когда исполнилось 16 лет. Чётко делилась как мужская, так и женская одежда на повседневную и праздничную. Носить в будни праздничный костюм или, наоборот, в праздник будничный считалось нелепым. Повседневная одежда шилась из сурового полотна. Холсты и пряжу красили в синий, жёлтый, оранжевый, кирпично-красный, зелёный цвета.
Костюм повседневного назначения служил одновременно и рабочей одеждой для выполнения работ в домашнем хозяйстве. Наряды для выхода в церковь, на праздники, когда собирались родственники и знакомые, стремились шить из покупных тканей: ситца, сатина, шёлка, шерсти, которые покупали в лавке или у приезжих торговцев.
Костюм девочки 8–10 лет ограничивался нательной рубашкой с пояском. Позже девушка могла носить сарафан, в косе – шёлковые ленты, на голове – коронообразную повязку из платка с открытой макушкой.
Традиционный мужской костюм включал белую льняную рубаху. Разрез ворота делали как слева, справа, так и посередине. Праздничные льняные рубахи украшались полосками ткани, вышивкой, плетёной тесьмой. Они располагались по вороту, низу рукавов, подолу. Повседневные рубахи носили навыпуск, льняные штаны заправляли в голенища обуви, которая была самодельной или покупной. Крестьянские рубахи всегда подпоясывались ткаными из льняных или шерстяных ниток широкими или узкими поясами. Поверх накидывали суконную или полусуконную одежду (кафтан, зипуны), которую подпоясывали широкими опоясками, кушаками.
Для девушки считалось позором прослыть «неряхой». Небрежность резко осуждалась, осмеивалась. Неумелую невесту никто не хотел брать замуж. Мастерски же выполненное рукоделие, особенно украшенное узорами, было предметом гордости.
Крестьяне бережно относились к одежде, даже многолетней давности, сохранившейся от дедов. Эти предметы штопали, подновляли и передавали по наследству детям и внукам. Ходили парни с девушками на вечёрку, танцевали. Домой возвращались босиком, неся сапоги или туфли под мышкой. Девочек не торопились в школу посылать. Две сестры Паши остались неграмотными. Сама она училась в ликпункте будучи уже взрослой. Лишь один брат получил хорошее образование, на пенсию вышел подполковником.
«Помню, как коммуны в деревне создавали, колхозы, – продолжает рассказ Пелагея Корнеевна. – Не хотели в них люди вступать. Пришёл тятя и говорит маме: „Марфа, надо в колхоз заходить. Никуда мы от него не денемся”. Запряг отец двух лошадей, повёл корову, нетель, нагрузил пять кулей зерна, передал амбар, – всё в колхоз. Мама от расстройства заболела, чуть не померла. А соседи наши Панафидины в колхоз не пошли. Семья большая, работящая. Отец, сын, взрослый внук с семьями – все вместе жили. Маслобойка у них была. Домик, как у нас. Лошадей держали. Работали много, а в лаптях ходили. Их выслали куда-то под Томск, в болота. Многих в 30-е годы выслали – всех, кто в колхоз не пошёл. Тятя тогда и сказал: „Этого надо было ожидать. Зашли бы в колхоз, уцелели бы, жили со своими семьями“. Все мы работали в колхозе ”Красный фронт”. Пришла новая жизнь. Помню, церковь в нашем селе разбирали, колокол куда-то увезли, бревна предлагали деревенским для ремонта изб, но бабушка отказалась: „Нельзя, грех большой…”».
Интересна и самобытна история сватовства в воспоминаниях рассказчицы: «На одной из вечёрок подошёл ко мне мой будущий муж Иван Яковлевич Кондратьев. Был он первый парень на деревне – на гармони играл, пел, плясал. Родом из уважаемой в селе работящей семьи, где было три сына и три дочери. Но и я была ему под стать – тоже певунья и плясунья. Мы с ним одногодки. Оба на виду. Стал Ваня к нам захаживать. Придет, бывало, рядом сядет, смотрит, как вышиваю или вяжу. Нравились ему мои работы. Как-то полотенце вышила, а Клава, его сестра, взяла узор перенять. Увидел он моё полотенце на столе – газетку подложил, чтобы не запачкалось. Около двух лет мы встречались. А потом случай помог.
Ходила молодёжь по дворам, к Кондратьевым зашли. Подхватили меня под руки Ванины сёстры и сноха, подвели к будущей свекрови, сноха шепчет: „Скажи: „Здравствуйте, мама!“ Я и сказала. Посидели, угощение попробовали – гостя за стол не посадить – значит обидеть. Пришла пора расходиться. Все ушли, а меня оставили. На другой день старший Ванин брат Евсей, отец, мать, направились сватами к моим родителям с гармонью, вином и закуской. Пришли, Евсей говорит: „Корней Трофимович и Марфа Павловна, мы к вам с ”простинами”, простите, что украли невесту“. Мама заплакала, а отец, человек открытый, простой, им отвечает: „Взяли – молодцы! Мне солить дочек, что ли?” Так и сосватали. Под гармонь попели, поплясали и в дом жениха возвратились. На троицу свадьбу сыграли. Исполнилось мне тогда восемнадцать. Мой тятя любил Ивана. Как они пели – заслушаешься. От жизни ли, от песни ли погодки-дочки родились у нас в 1934 и в 1935 годах. Старшую Шуру 8 сентября в самую работу полевую чуть ли не на пашне родила. Перед войной мы переехали в Мошково. Иван Яковлевич тогда работал в Романовской МТС. Нелегко пришлось нам, одним женщинам, в войну. Но всё пережили. А сынок у нас с Иваном Яковлевичем появился в 1947 году, когда муж с войны воротился израненный. Василий в отца пошёл – музыкантом стал. Прожили мы с Иваном Яковлевичем дружно, хорошо, жалели друг друга, любили, пока не помер он в 1965 году. Пролетели года – не увидела когда».
Сегодня Пелагея Корнеевна проживает с дочерью Александрой Ивановной Семёновой на улице Линейной в районном посёлке Мошково. Сын и внуки её не забывают. Они такие же высокие, статные – кровь с молоком, какими были в молодости Пелагея Корнеевна и Иван Яковлевич.
В семье сохранился дух гостеприимства. Нас, местных активистов-краеведов, встретили как близких людей – угостили чаем с пирожками, вареньем, наливочкой, изготовленной по особому рецепту. Послушали мы рассказы Пелагеи Корнеевны о житье-бытье, записали их. Старинными обрядами, о которых она упомянула, заинтересовались руководитель Новомошковского детского образцового фольклорного ансамбля «Ладушки» Светлана Нестерович и преподаватель фольклорного класса Мошковского центра образования Ольга Пашкова. Вот и получается, что «преданья старины глубокой», поведанные П. К. Кондратьевой, обрели вторую жизнь в новой обработке.